Взбаламученное море - Страница 96

– Ну, чорт, велика барыня, – заключил он и пошел.

На набережной он вошел во двор Софи; вероятно, очень знакомый с местностью, он сейчас же забрался через перила на галлерею и приложил свое лицо к освещенному стеклу девичьей.

Там сидела молоденькая горничная.

– О, чорт, это другая какая-то лешая! – сказал он и постучал пальцем.

Горничная с испугом взглянула в окно.

– Иродиада Никаноровна где-с? – спросил у ней мужик.

Горничную успокоил этот вопрос.

– Она не здесь, в бане живет.

– Вот куда чорт ее занес! Родила, что ли? – сказал сам с собою мужик и слез с галлереи.

Где находится баня, он тоже, видно, хорошо знал, потому что прямо пошел к ней и опять приложил лицо к окну.

Иродиада там сидела одна и что-то шила.

Мужик вошел к ней.

– Ай, Господи, Михайла! – проговорила она, взмахнув на него глазами.

– Мы самые и есть! – отвечал тот.

– Да что же ты весь мокрый?

– Водой уж шел, коли сушью не пускают, – отвечал Михайла.

– Ну, разоболокайся!.. Что стоишь? – сказала ему Иродиада с видимым участием.

– Что же я надену? Весь мокрехонек, – сказал мужик, снимая, впрочем, кафтан.

– Пойду, схожу, попрошу у кучера и портков и рубахи.

– Да как же ты скажешь?

– Скажу, что для полюбовника, да и баста!

– Ой-ли! хвать-девка! – проговорил ей вслед Михайла.

Читатель, конечно, не узнал в этом человеке того самого Михайлу, который, в начале нашего романа, ехал молодым кучером с Надеждой Павловной. Судьба его и в то уже время была связана с судьбою Иродиады. Он именно был отцом ее ребенка, за которого она столько страдала.

Получив вольную, Иродиада, первое что, написала Михайле своею рукою письмецо:

«Душенька Михайла! Неизменно вам кланяюсь и прошу вас, проситесь у господ ваших на оброк и приезжайте за мной в К…, где и ожидает вас со всею душою, по гроб вам верная Иродиада».

Михайла сейчас же стал проситься у Петра Григорьевича; но тот его не пускал7 Михайла нагрубил ему, или, лучше сказать, прямо объяснил: – «дурак вы, а не барин, – право!»

Петр Григорьевич повез его в солдаты. Михайла убежал от него и пришел в К… оборванный, голодный и вряд ли не совершивший дорогой преступления.

Иродиаду он нашел не совсем верною себе. Она была любима управляющим откупом, Иосифом. Михайла, впрочем, нисколько этим не обиделся и просил только, чтобы как-нибудь ему прожить без паспорта и хоть какое-нибудь найти местечко. По влиянию Иродиады, его сделали целовальником; потом, по каким-то соображениям, перевели сначала в уезд и наконец отправили на Кавказ. В продолжение всего этого времени Михайла страшно распился, разъелся: краснощекий, с черною окладистой бородой, он скорее походил на есаула разбойничьего, чем на бывшего некогда господского кучера. Запах спирту от него уж и не прекращался, точно все поры его были пропитаны им.

Иродиада, возвратившись, принесла Михайле все чистое белье. Тот приней же начал переодеваться. Иродиада немножко от него отвернулась.

– Чаю, что ли, хочешь? – спросила она.

– Нет, уж лучше бы горьконького! – отвечал Михайла.

– Все по-прежнему, зелья-то этого проклятого, – сказала Иродиада.

– Человек рабочий, – отвечал Михайла.

Иродиада сходила в горницу и принесла целый барский графин водки и огромный кусок, тоже барской, телятины.

Михайла принялся все это пить и есть.

– Что, ты получил мое письмо? – спросила его Иродиада.

– Получил; на него я и шел.

– С барином твоим несчастье случилось: в чсть, али в острог, что ли то, посадили.

– Ах ты, Боже ты мой! – произнес Михайла с некоторым даже испугом. – За что же это так?

– Сочинение, что ли, какое-то написал на здешних господ, так за то… В Сибирь, говорят, сошлют.

– Как же быть-то, девка, а?

– Чего быть-то?.. Я вот завтра перееду, поживем там, поглядим.

– Эхма! – горевал Михайла: – а мне так было и думалось, что он дал бы мне такую бумагу, я бы ему все открыл.

– Чего открывать-то? Мозер-то помер!

– Вона! Царство небесное! – произнес Михайла. – Что же такое с ним случилось?

– Не знаю, – сказала Иродиада лаконически.

– Беда, значит, теперь без пачпорту-то, – проговорил опять Михайла.

– Ничего!.. Нынче уж насчет этого свободно стало.

– Да, как же? – произнес недоверчиво Михайла.

– Начальство само говорит: – «Живите, говорит, ничего и без бумаг». Воля, говорят, всем настоящая скоро выйдет.

– Слышал я… – отзвался Михайла: – господам-то только под домом землю и оставят, дьяволам этим, – прибавил он и зевнул.

– Так им, злодеям, и надо! – повторяла Иродиада, – Что зеваешь?.. Поди, полезай на полок спать.

Михайла пошел; потом приостановился и хотел что-то такое сказать Иродиаде; но, видно, раздумал и молча влез на полок.

22. На ярого сатира надет намордник

Виктора все еще продолжали держать в части.

Он начинал терять всякое терпение и в продолжение этого времени успел поколотить полицейского солдата, не пускавшего его одного гулять по саду; об этом было составлено постановление и присоединено к делу. Он показал потом жене частного пристава, когда та проходила мимо его окон, кукиш; об этом тоже составлено было постановление и снова присоединено к делу.

Начальство всему этому только радовалось, чтобы побольше скопить на него обвинений.

Виктор, в отчаянии, начал наконец молиться Богу, и молитва его была услышана. В последний вечер перед ним стоял знакомый нам поверенный Эммануила Захаровича, молокан Емельянов, с своею обычною кислою улыбкой и заложив руки за борт сюртука.

Виктор все еще продолжал ерошиться.