Взбаламученное море - Страница 58

– Ах, пожалуйста! Я за грех тебя считаю удерживать тебя, – отвечала Биби и в первую же поездку в город дала Иродиаде вольную.

Та сначала объявила ей, что поедет к Митрофанию на богомолье, а вместо того проехала в ту гебернию, где жила Софи с мужем.

– Возьмите меня, Софья Петровна; я буду служить вам, как и тетеньке вашей служила!.. – объявила она; в этот раз в голосе ее слышно было что-то особенное, так что Софи, не задумавшись, взяла ее и, по своей страсти видеть около себя все красивое, сейчас же одела ее как куколку.

Бывшей печальнице и смиреннице, кажется, это было весьма не неприятно, и затем госпожа и служанка очень скоро и очень тесно сошлись между собою.

– Эммануил Захарыч прислали-с! – начала наконец Иродиада, негромко и неторопливо.

Софи взмахнула на нее глазами, и какое-то утомительное чувство промелькнуло у ней на лице.

– Что же? – спросила она.

– Спрашивают, могут ли они приехать к вам.

– Нет! – сказала было сначала Софи резко; но потом, обдумав, прибавила: – скажи, что я только что сейчас приехала с могилы моего мужа, мне не до гостей.

Иродиада неторопливо вышла.

В своей комнате, тоже очень чистенькой и красиво прибранной, она нашла черноватого, курчавого молодого господина, с явно еврейскою физиономией, большого, должно быть франта, с толстою золотою цепочкой на часах и в брильянтовых перстнях.

– Сто-зе-с? – спросил он, модно помахивая шляпой.

– Они больны… не могут принять, – отвечала Иродиада.

– Ах ты, Бозе мой, Бозе мой! – произнес посланный: – так господин убивается… так!

– Они очень нездоровы! – отвечала Иродиада прежним ровным тоном.

Посланный не уходил и продолжал смотреть себе на руки и на сапоги.

– Могу ли я с вами переговорить два слова? – сказал он наконец.

– Что? – спросила Иродиада.

– Два слова! – повторил он и вслед за тем начал что-то такое скороговоркой объяснять Иродиаде. Она его слушала как-то насмешливо-холодно.

– Так? – заключил он.

Молодой человек торопливо засунул руку в боковой карман, вытащил оттуда бумажник, вынул из него сторублевую бумажку и подал ее Иродиаде. Та равнодушно приняла ее. Молодой человек протянул к ней руку; она хлопнула по ней своею рукой, которую он и поцеловал с чувством, а затем, надев еще в комнате шляпу набекрень, модно расшаркался и вышел. Иродиада как-то мрачно посмотрела ему вслед.

Софи между тем все еще продолжала сидеть в задумчивости. Вдруг раздался звонок. Софи даже вздрогнула.

– Иродиада! Иродиада! – крикнула она.

Та проворно вошла.

– Скажи, что я не могу принять, что я спать легла, – говорила Софи и начала торопливо развязывать шнурки у платья, как бы затем, чтобы в самом деле раздеться и лечь.

Иродиада вышла в переднюю.

Софи напрягла весь слух, чтоб услышать, что там будет говориться; она закусила свои красивые губки, лицо ее побледнело.

Иродиада наконец возвратилась.

– Что ты так долго?.. – сказала почти с тоской Софи.

– Это не Эммануил Захарыч!.. – отвечала та.

– Как? – спросила Софи и взялась уж рукой за бьющееся сердце.

– Это Александр Николаевич Бакланов! – договорила Иродиада.

– Ах! – вскричала Софи и, вскочив, побежала навстречу.

Перед ней, в самом деле, стоял Бакланов.

Первое время они ничего не в состоянии были говорить, а взяли друг друга за руки и смотрели один другому в глаза.

Иродиада, с подсвечником в руках, тоже смотрела на них.

2. Опять поэзия

– Хорошо ли у меня здесь? – было первое слово Софи, когда они уселись с Александром в будуаре.

– Да! – отвечал тот, сияя весь радостью.

– Ах, Боже мой! Погоди, постой! – воскликнула вдруг Софи, закрываясь рукою.

У ней невольно потекли слезы.

– Ну вот и ничего, прошло!.. Иродиада, дай воды! – прибавила она, снова открывя свое прелестное лицо, хотя щечки ее еще дрожали.

Иродиада, с несколько лукавым видом, подала ей воду: она еще в Ковригине, когда Бакланов и Софи бывали там, догадывалась о чувствах, которые молодые люди питали друг к другу.

– Ну, так как же? – заговорила Софи.

– А так же!.. – отвечал ей Бакланов, смотря на нее с нежностью.

– Как же ты приехал сюда?

– А так!.. Как ты мне написала, что муж твой помер и другое прочее, так я сейчас к дяде Ливанову… знаешь, я думаю, его?

– Да! Когда мы, в первый год моего замужества, ездили с Яковом Назарычем в Петербург, так часто бывали у него…

– Он не ухаживал за тобой?

– Было немножко! Постой, как он называл тогда меня!.. Да!.. Прекрасной Юдифью, и все пророчествовал, что я не одному Олофрен, а сотне таких посшибаю головы.

– Что ж, это правда? – спросил Бакланов.

– Не знаю, может быть, – отвечала Софи кокетливо. – Ну-с, отправились вы к дяде?

– Отправился к дяде и говорю: так и так, грудью страдаю, а около этого времени я прочитал, что здесь место уголовных дел стряпчего открылось. «Похлопочите, говорю, чтобы перевели меня». Он сам поехал к министру.

– Какой, однакоже, добрый, – заметила Софи.

– Какое, к чорту, добрый? Я денег у него около этого времени попросил взаймы, так боялся, что это часто повторяться будет.

Софи засмеялась.

– Поехал я наконец, – продолжал Бакланов: – и что я чувствовал, подъезжая сюда, и сказать того не могу: вдруг, думаю, она уехала куда-нибудь, или умерла, – что тогда со мною будет?.. Приезжаю в гостиницу – и спросить не смею; наконец почти шопотом говорю: «Здесь такая-то госпожа живет?» – «Здесь», говорят… Я и ожил.

– О, какой ты милый! – воскликнула Софи.

И молодые люди, сами не отдавая себе отчета, поцеловались.

– Дело в том, – продолжал Бакланов: – что по случайному, может быть, стечению обстоятельств, но ты одна только была и осталась поэзией в моей жизни; а то – эта глупая студенческая жизнь, в которой происходил или голый разврат или ломанье вроде Печорина перед какою-нибудь влюбленною госпожой.