На урне, стоящей на пъедестале, было написано:
«Son esprit est partout,
Et son coeur est ici!»
– Тут пепел от его сердца хранится! – пояснил Бакланов.
Софи ничего ему на это не сказала, но сделала больше насмешливую, чем уважительную мину.
В спальне великого мыслителя и поэта они увидели альков с оборванным потолком и портрет императрицы Екатерины.
– Каким же образом тут портрет нашей императрицы? – спросила Софи Бакланова.
– Она была друг Вольтера, неужели ты этого не знаешь? – отвечал он ей.
– Очень мне нужно было это знать! – произнесла Софи.
Бакланов покачал только головою.
Он уж очень хорошо понимал, что подруга его для искусств, для поэзии, для красоты природы была решительно существо непроницаемое!
Поезд железной дороги не шел, а летел.
На станциях все красивей и красивей стали попадаться наполеоновские жандармы.
Софи свое запыленное личико обтерла одеколоном и поправила несколько свой костюм.
Бакланов, в каком-то лихорадочном волнении, беспрестанно заглядывал вперед.
– Видать уж! – произнес он, почти со слезами в голосе и откидываясь на спинку дивана.
– Я остановлюсь в гостинице Баден; а ты, пожалуйста, где-нибудь в другом отеле! А то в Париже пропасть русских… – сказала ему Софи.
– Хорошо… ты это мне пятый раз говоришь! – отвечал он ей с досадой.
Стали наконец мелькать дома чаще и чаще, и наши путешественники въехали под арки вокзала.
Вышли.
– Что-то увидим? – произнес Бакланов.
– Да и у меня сердце бьется, – отвечала ему Софи.
Софи, в покойном, красивом ремизе, весело мотнув головой, сейчас же скрылась в ближайшем переулке.
Бакланов взял себе другой экипаж.
– Куда угодно ехать господину? – спросил его извозчик.
– В какой-нибудь отель, недалеко от отеля де-Бад.
– В отель де-Лувр! – произнес кучер, получивший из отель де-Лувр более на водку, чем в других отелях.
– Ну хоть туда! – сказал Бакланов.
Солнце между тем светило полным своим блеском на белые дома и на гладко вымощенную мостовую.
При въезде на бульвары, у Бакланова наконец зарябило в глазах. Экипажи ехали ему навстречу, поперек, объезжали его. По тротуару, как бы на праздненство какое, шла целая непрерывная толпа народа, и все такие были по виду бодрые, нарядные, веселые. Прошел наконец и полк с барабаном, бой которого поднимал все ваши нервы. На каждом углу стоял городской сержант, в своей треугольной шляпе и синем мундире. При повороте, около Вандомской колонны, мелькнула площадь.
– Провезите меня туда, пожалуйста!.. – сказал Бакланов.
– Bien, monsieur! – отвечал с гордостью извозчик и повез.
– Pas si vite! pas si vite, mon cher! – говорил, беспрестанно приподнимаясь из экипажа, Бакланов.
– Это обелиск! – сказал извозчик. Он поставлен был на том месте, где казнен Людовик XVI и была гильотина.
– Но эти фонтаны, фонтаны. Боже ты мой! – говорил Бакланов, смотря на прелестные в самом деле фонтаны: из рогов изобилия, в руках нереид, огромными снопами била вода, и нимфы держали головы свои обращенными несколько назад, как бы смотря, туда ли она попадет, куда надо.
– Что это за здание? – спрашивал Бакланов, совсем как бы растерявшись.
– Тюльери!.. Император тут теперь живет, – отвечал извозчик.
Бакланов обернулся в другую сторону и замер от удивления.
– А это?
– Это, – отвечал извозчик: – Елисейские поля, а вон арка триумфальная. Это место, господин, хорошее, красивое!
– Чудо что такое! таких ощущений нельзя вдруг подолгу переживать: везите меня поскорее в отель!
Извозчик поехал.
– Это место хорошее, господин, хорошее! – повторил он в одно и то же время добродушно и многозначительно.
В отеле Бакланову предложили номер в пять франков.
В мило убранной комнате, с камином, с коврами, с мраморным умывальником, он наконец снял с себя пыльное дорожное пдатье и сел.
– Да, матушка Россия, да! – начал он вслух повторять: – далеко тебе еще до Европы: и теплей-то она тебя, и умней, и изящней, и богаче.
Умывшись и переодевшись, он отправился в Пале-Рояль.
«Что такое этот Пале-Рояль? Вероятно, что-нибудь великолепное», – решал он мысленно, но, подойдя, должен был спуститься несколько ступеней вниз и очутился на каком-то четвероугольном дворе, окруженном со всех сторон домами с магазинами и ресторанами.
Он зашел в один из них и спросил себе обед.
– И это за четыре франка все, за наш целковый! – говорил он, допивая последний глоток довольно сносного вина.
Кофе пить он пошел в одну из бульварных кофеен.
Открывшись тут ему панорама показалась просто сказочною.
Начинали уже зажигать газ. Магазины совершенно показывали свои внутренние, богатые, красивые убранства. В каждом почти из них виднелось хорошенькое личико торгующей мадам.
Около Бакланова тоже сели две дамы. Одеты они были роскошно, но с заметно набеленными лицами, и как сели, так сейчас же постарались поднять высоко-высоко свои платья.
Бакланов им невольно улыбнулся. Они ему тоже улыбнулись.
– Этот monsieur очень хорош собой! – сказала одна из них, громко и явно показывая на него.
– Да, я желала бы его поцеловать! – отвечала другая.
Бакланову это несовсем понравилось; он встал и пошел.
Увидав на одном из домов надпись: «Hotel de Bade», он зашел и спросил о Софи.
– Mais madame n'est pas a la maison! – отвечала ему черноволосая привратница.
«Где ж это она, ветреница, до сих пор?» – подумал не без досады Бакланов и кликнул извозчика.
– Au Bal Mabil! – сказал он.
– Qui, monsieur! – отвечал тот и повез.
«Там, должно быть, что-нибудь вакхическое, одуряющее!» – мечтал герой мой, проезжая Елисейскими полями.