Взбаламученное море - Страница 101

К оглавлению

101

Для предосторожности Софи ехала одна-одинехонька и даже без горничной.

– Ну, вот, наконец! – проговорила она, подавая Бакланову обе руки.

– Да, – отвечал тот, целуя их несчетно раз.

– Ну, что жена? – спросила его потом Софи после нескольких минут молчания.

– Э, ничего! – отвечал Бакланов: – я намерен, не вдруг, разумеется, а постепенно, разорвать совершенно мои брачные узы.

– Зачем это? – проговорила Софи более грустно, чем с укором.

– Невозможно! – воскликнул Бакланов: – более безобразного установления, как брак, я решительно ничего не знаю.

Софи продолжала грустно улыбаться.

– Точно двух лошадей припрягли к дышлу: ровны ли у вас ход и скорость ваших ног, или нет, все ступайте, не отпрягут уж!

– Но как же делать иначе? – спросила Софи.

– Дать более свободное движение чувствам: тогда, поверь, между мужчинами и женщинами возникнут гораздо более благородные, наконец возвышенные отношения.

– А дети? – спросила Софи.

– Что ж такое дети?

– А то, что мужчина с одною народит детей, перейдет к другой, а от другой к третьей. Дети у нас, бедных женщин, и останутся на руках и попечениях.

– Это вздор, chere amie. извини меня! – возразил Бакланов: – если я хоть сколько-нибудь честный человек, я женщину, у которой есть от меня дети, не оставлю совершенно, и если не буду ее продолжать любить, то все-таки материально обеспечу; а если я мерзавец, так и брак мне не поможет. Скольких мы видим людей, которые губят совершенно свои семьи.

– Но все-таки это немножко иных попридерживает.

– Нисколько!

– Как нисколько? Посмотри, сколько этих несчастных любовниц кидают.

– Да потому теперь любовницам и побочным детям мы даем мало цены, что у нас, извольте видеть, есть гораздо более драгоценные существа – законная супруга и законные дети, и, что всего отвратительнее, тут во всем этом притворство таится. Вспомни, например, хоть твой брак.

– Что ж мой брак? – воскликнула Софи: – я скорее вышла за какое-то чудовище, чем за человека; твоя жена – другое дело. Она милая…

– Прекрасно! – подхватил Бакланов: – я поэтому-то, по преимуществу, и привожу себя в пример: жена у меня действительно милая, добрая, умная, красивая, но между тем я не могу любить ее потому только, что она моя жена. Я, в сущности, не развратный человек, никогда им не был и теперь не таков, и жене моей не изменял ни разу.

– Я думаю! – подхватила Софи.

– Уверяю… Но поверишь ли, ангел мой, что каждая горничная, пришедшая ко мне, в своем новеньком платьице, подать поутру кофе, возбуждает во мне гораздо более страсти, чем моя супруга. Вот что оно значит, право-то по долгу!

– Очень просто! Женщина, которая принадлежит мужчине, для него не представляет интереса, а другие напротив.

– Нет, тут не то! За любовницей всегда остается право – отплатить мне тем же, такою же изменой, и это всякого удерживает: любовников верных своим любовницам гораздо более, чем мужей женам. За женой же никакого нет права: она моя раба… я могу ее за измену себе судить в суде… ее будет преследовать общественное мнение.

– Значит, надобно только, чтоб одинакие права имели мужчины и женщины.

– Совершенно! – воскликнул Бакланов: – во-первых, чтоб у женщин в обществе был такой же самостоятельный труд, как и у мужчин, и чтоб этим трудом они так же были нам необходимы, как и мы им своим… а что в отношении сердечных связей – надобно еще дальше итти: пускай я иду по улице в страстном, положим, состоянии.

– Ну? – сказала Софи с улыбкой.

– Попадется мне женщина, которая мне нравится и в подобном же настроении.

– Ну? – повторила Софи с заметным уже любопытством.

– Мы объясняемся и сходимся, и ты себе представить не можешь, какое даровитейшее поколение народилось бы таким образом.

Софи подобная теория показалось очень уж смелою.

– У нас ведь есть подобные женщины. Мне муж еще покойник сказывал, – проговорила она.

– О, то твари продажные! Я говорю о физически-нравственных влечениях, – сказал Бакланов.

– Ну, тогда бы вы, мужчины, переубивали друг друга: тебе бы понравилась одна и другому она же.

– Пускай себе! Но все-таки в этом случае были бы искренние и неподдельные чувства, а не так, как теперь: какая-нибудь молоденькая бабенка своему старому хрычу-супругу говорит: «папаша, папочка!», а он ей: «мамочка, мамочка!», а обоим: ей противно и подумать об нем, а он уж не думает и ни о каких в мире женщинах.

– Вы это меня, что ли, описали? – спросила Софи.

– Да хоть бы и вас: а при другом, например, устройстве, вы глядите мне с любовью в очи, и пусть вас защищает какой угодно господин, я смело кидаюсь…

– Меня некому защищать, – сказала Софи, отодвигаясь несколько в угол кареты.

– В таком случае я еще смелей кидаюсь! – воскликнул Бакланов и в самом деле бросился к Софи, обнял ее и начал целовать.

Она сама его пламенно целовала.

– Вас страшно любить!.. – шептала она.

– Отчего?

– Вам наскучишь, и вы полюбите другую.

– Нет, женщину с огоньком, с истинною страстью, я никогда не разлюблю.

– Да где взять этого огонька, и какой он? – говорила Софи.

– О, тебе не для чего искать его!.. Он у тебя в каждом нерве, в каждой жилке сидит, – говорил Бакланов.

– Мне, знаешь, что кажется! – начала она после короткого молчания: – что я в любви к тебе очищаюсь от всей моей прошлой, ужасной жизни.

– А мне тут главное дорого, – отвечал Бакланов: – что у сердца моего покоится женщина не по долгу, а по чувству!

Часть пятая

1. Из крепкого лесу вырубленная кочерга

На Васильевском острове, в пятой линии, в одном из старинных и теплых домов, на дверях квартиры второго этажа, красиво обитых зеленым сукном, прибита была медная доска с лаконическою надписью: «Тайный советник Ливанов».

101